1

Вопреки доводам здравого смысла и всем тем бенефитам, которые мог подарить подростку большой город, Честеру в Нью-Йорке не нравилось. Все здесь было слишком быстро, слишком шумно, слишком многолюдно, слишком пафосно, слишком дорого, слишком "слишком". Для ребенка, который всю жизнь прожил перемещаясь исключительно в пределах Аляски, город-гигант, отлитый преимущественно из бетона и стекла, и практически напрочь лишенный природы, походил на какую-то сюрреалистическую форму тюрьмы, где, куда бы ты ни пошел, нигде ты не был в уединении и нигде ты не был свободен. Эдакий англоязычный скай-фай мир, оформленный в стиле американского бюрократизма, в которой ему пришлось скоропостижно погрузиться, не улучив шанса толком к сему подготовиться.

- Честер! - Имя донеслось словно сквозь дрему. Он вздрогнул, обнаруживая себя на переднем пассажирском сидении их машины, и поспешил напрячь память, дабы вспомнить, как он тут оказался, прежде, чем... - Ты вообще слушаешь, что я тебе говорю? - Прежде, чем начнется все это.
Они мчали по шоссе, - черт его знает, какому именно, но однозначно весьма шустро для Нью-Йорка, - и, судя по выпученным глазам Райана, которые, не смотря на технику безопасности при вождении, смотрели на него, а не на дорогу, последние несколько минут (а может быть и часов) он провел в крайне нехорошем расположении духа. О том же, к слову, говорил и напряженный взгляд Хэйлин, который Честеру удалось уловить в зеркале заднего вида.
- О чем я только что говорил, Честер? - Отец, по левую руку от него, нахмурил брови и вынужденно вернул взгляд дороге. К несчастью для Честера, они все, все трое присутствовавших в машине, отлично знали, что вождение нисколько не помешает Миллеру-старшему устроить сыну трепку прямо во время движения, если тот, не приведи Господи, на нее нарвется. - О чем я говорил, Честер? Простой вопрос. Или ты опять меня не слушал?
Так оно и было. Он не слушал. Он вообще давно выработал привычку отключать свое внимание в присутствии что отца, что матери, и не нельзя сказать, что этот факт его сколько-нибудь беспокоил. Однако, время от времени, он приводил к таким вот ситуациям, которые, в свою очередь, не всегда хорошо сказывались на... Словом, не всегда хорошо заканчивались.
- Честер? - По одной только вибрации в низком голосе было понятно, что Миллер в мгновениях от того, чтобы потерять самообладание.
Честер болезненно поджал губы, кинул взгляд в зеркало заднего вида, явно ища поддержки сестры, а затем, не найдя ее, неуверенно предположил.
- Ты ... Говорил о школе? - О том, что с догадкой он промахнулся, Честер понял еще до реакции отца - по тому, с каким обречением Хейли закатила глаза и, скрестив руки на груди, отвернулась в окно, явно предугадывая надвигающуюся бурю.
Честер сглотнул.
- Значит таки не слушал, - холодно отозвался Райан, включая указатель и поворачивая на перекрестке налево. - Что ж, эту особенность твоего поведения мы еще обсудим. - и в этом не было нужды сомневаться - Миллер не имел привычки разбрасываться угрозами на ветер, а потому Честер с огорчением подумал о том, что, вероятно, грядущий вечер будет безнадежно испорчен. - Хочешь попытаться еще раз? - Он снова бросил взгляд на сына - тот, в свою очередь, предпочел молчать. - Нет? Что ж, ладно. Тогда я сам повторю. - он потянулся к внутреннему карману куртки, вытащил оттуда пачку сигарет и прикурил одну, приоткрывая водительское окно. - Я надеюсь, тебе хватит ума не заставлять меня повторять это в четвертый раз, Честер. Слышишь? Когда я говорю тебе что-то - ты меня слушаешь. Когда я требую что-то сделать - ты это делаешь. Когда я говорю, что ты будешь ходить к психологу - ты, блять, ходишь к психологу, а не шароебишься не пойми где, рассчитывая, что я об этом не узнаю. Ясно тебе? - Вместо ответа Честер молча отвернулся к окну, снова поджимая губы. Им уже случалось собачиться на эту тему и, не смотря на все увещевания мальчишки, Миллер-старший явно не принял его мнения всерьез. Так стоило ли заводить шарманку по-новой? - Когда я даю тебе деньги на сеанс - ты идешь на него, ты платишь специалисту и ты делаешь все, что она тебе говорит, понятно? Ты не пытаешься, в обход меня, договариваться с ней о каких-то переносах, на которые не приходишь. Ты не спускаешь ебаные деньги на автоматы! Ты, блять, делаешь то, что я тебе говорю, а иначе я найду того, кто будет водить тебя на эти сеансы за шкирку, понял меня? Или буду делать это сам! А еще драть твою задницу каждый раз, когда ты будешь выкидывать нечто подобное! Это ясно тебе? - Честер сильнее стиснул челюсти, ощущая, как обида подгоняет к глазам слезы. - Если ты думаешь, что я буду вести себя как твоя мамаша и буду позволять тебе творить всю эту херню, закрывать глаза на все твои проебы и потакать тебе во всем - то ты, сынок, изрядно ошибаешься. - он кинул на него косой взгляд и, в очередной раз затянувшись сигаретой, добавил. - И давай вот без соплей, хорошо? Тебе уже не пять лет. Пора научиться нести ответственность за то, что ты делаешь.

Несколькими минутами позднее они припарковались на обочине, впихнувшись критически близко между шевроле и кадилаком. Миллер, что к тому времени докуривал уже третью сигарету к ряду, заглушил мотор, вытащил ключи и, подхватив свои вещи, кивнул детям.
- Вылезайте. Оба.
- А мне зачем? - Впервые за их поезду подала голос Хэйли.
- А ты, моя дорогая, пойдешь и будешь там его ждать. - Райан, который к этому моменту уже вышел из салона, был вынужден наклониться, закинув предплечье на крышу машины, и взглянуть на дочь. - Потому что это твоя, блять, обязанность - следить за братом, пока меня нет. - он прищурился. - Или ты думала, что тебя это не касается? - Повисла немая пауза, из которой любой случайный свидетель бы без труда сделал очевидные выводы. - На выход. Оба.

Честер и Хейли вывалились из машины без особого восторга - Хэйли, потому что ее необходимость приглядывать за этим "идиотом" здорово раздражала, а Честер из-за вполне очевидного нежелания не только общаться с мозгоправом, но и вообще находиться в данную минуту в данном месте и в данном обществе. Не смотря на это, впрочем, они покорно пересекли дорогу, - сразу после того, как пропустили сорвавшийся со светофора поток машин, - и замерли у крыльца дома, оставаясь в паре метров за отцовской спиной, когда тот нажал на входной звонок.

2

На тяжелых от злости ногах Джек поднимается в его комнату и, прикрыв дверь чуть громче, чем следовало, припадает затылком к стене.
Сердце, где-то в ложбинке под кадыком, ухает и пропускает несколько ударов. Он молча смотрит в потолок, наблюдая за тем, как неприлично жирная муха коварно потирает лапки, а следом, прикрывая веки, устало и разочарованно качает головой.
Как же все было это ему мерзко — школа, Меган, день, вранье... Эта, ни дать ни взять, встреча достойная бразильской мыльной оперы. Этот скандал... Да вообще вся ситуация в целом. Запаса слов в его английском вряд ли хватит описать то, как сильно он устал от всей этой непрекращающейся чепухи, связанной, так или иначе, с попытками Меган от него отделаться, с желанием школьного совета (и старанием некоторых конкретных ее учеников) вытурить его подальше, с неприкрытой ложью, со страхом, со странностями, да и вообще всей творящейся чертовщиной в целом, объяснить большую часть которой Картер, мягко говоря, в состоянии не был.
Или, все-таки был?
Выдохнув тяжело и даже как-то сипло, он вновь открыл глаза и медленно придал голове правильное положение, касаясь взглядом убранства своей временной комнаты. Это была небольшая, достаточно скромно, но не бедно обставленная спальня с одной, средних размеров, кроватью, большим дубовым платяным шкафом, письменным столом, расположившимся подле окна, с хорошим компьютером-моноблоком и кучей всякой школьной мелочевки на нем, достаточно простым техническим стулом рядом, старыми обоями на стенах и нетипичным для всего дома бардаком в качестве дополнения к убранству. Тут и там валялись какие-то учебники вперемешку с носками и старыми футболками, бумажки с сочинениями лежали не долетевшими до мусорки в дальнем углу комнаты, кровать, разумеется, была не заправлена, а на мощных деревянных жалюзях на окне виднелся не менее мощный слой вековой пыли.
Ничто из этого неуставного беспорядка, явно являвшегося грубым нарушением установленных в доме Меган правил, мальчика, впрочем, не беспокоило. Напротив, он находил подобное положение дел вполне необходимой мерой, ведь она как нельзя лучше помогала держать тетку на приличном расстоянии от того, что Джек считал своей территорией, а значит и своей собственностью.
Выдохнув сквозь плотно сомкнутые губы и немного расхлябанно оттолкнувшись от стены, Джек, ёрничая даже в походке, преодолел несколько шагов до своего стола и плюхнувшись на жесткий стул с размахом, подкатился ближе к компьютеру, уже явно привычным движением хлопая по пробелу. Замыленный фон с круглой иконкой совы, именем «Jack Harris» и небольшим полем для введения пароля ниже возник из черноты буквально в ту же секунду. Картер тот час ввел кодовое слово, кликнул на ввод, подождал несколько секунд, при этом задумчиво кусая изнутри все еще по-детски пухловатую щеку, а после, как только компьютер более-менее пробудился, перешел в облако запущенных задач и переключившись между рабочими столами, вернулся к просмотру ранее оставленной серии весьма популярного в их дни сериала, говоря откровенно, рассчитанного явно на более старшую публику. Собственно поэтому, когда в его комнате неожиданно (или следует сказать — весьма ожидаемо?) возник посторонний, мальчишка, чей интерес был всецело прикован к весьма (весьма!) интимной сцене, по-началу не отреагировал на его вторжение никак иначе, кроме как коротким взглядом. Лишь спустя несколько долгих минут, в течение которых все заданные непрошенным гостем вопросы оставались без ответа, а он сам не был удостоен вниманием ни на секунду, досмотрев, наконец, столь зацепившую его внимание сцену, Джек вдруг подал голос, обращаясь к мужчине таким тоном, словно он готовился к дискуссии с одноклассниками на тему классической литературы.
— «Видоизмененный углерод», — сухо констатировал он. — Насколько известно диванным экспертам сети — самый дорогостоящий проект Нетфликса. Эдакий ответ «Войне престолов», — он изобразил на лице сомнение. — Ребята вбухали кучу денег во все, начиная с обучения своих актеров смешанным единоборствам, языкам, подбора массы лиц, готовых сниматься ню, размахивая перед камерой своими сиськами и письками, до детальной адаптивной проработки сюжета и поиска лучших спецов в компьютерной графике. Они продумали почти все мелочи, здорово прорисовали мир, и путем повышения рейтинга добились максимальной правдоподобности во всем, кроме главной вещи. Кортикальные стеки, — он кивнул головой на сцену, как раз разворачивающуюся на экране, где одному из героев выстрелили в шею. — Предполагается что в этих штуках хранится вся память человека — все его сознание. Но, вот ведь незадача — кортикальный, значит, относящийся к коре больших полушарий головного мозга, а также надпочечникам. А в них явно не содержится сознание. Но это ладно. Трансмиссия, или вернее будет сказать передача этого сознания, происходит за счет погружения стека в шейный отдел позвоночника не как-либо, а путем разрыва спинного мозга. Что априори невозможно, — Джек тяжело выдохнул и сделав немного подозрительную паузу добавил тоном, недвусмысленно намекающим на некоторую взаимосвязь. — Забавно получается, да? Насколько бы хорошую работу ты ни проделал, но стоит тебе зафакапить в процессе что-то существенное и... На тебя уже никогда не будут смотреть нормально, — неожиданно, Джек обернулся. — Что скажешь? Ничего тебе это не напоминает?

3

Иногда так случалось, что Рамирез все-таки посещал школу и, порою, даже задерживался дольше чем на одном занятии. Бывало такое, конечно, редко, а закономерности никакой в этих посещениях не было, - так как совершалось оно скорее “от балды”, нежели основываясь на каких-то конкретных побуждениях, - но все-таки случалось.
Так было и сегодня - шел уже четвертый час занятий, а Хоакин, покамест, даже не планировал сбегать. Более того, он исправно делал вид, что ему интересно: сидел молча, смотрел вниз и не задавал никаких провокационных вопросов, - которые еженедельно служили причиной для общения с мистером Шеффалдом, - и, словом, вел себя едва ли не образцово-показательно.
А причина такого замечательного поведения крылась ниже, точнее - внизу. Вернее под партой. Буквально. Совсем.
Но - нет, то был вовсе не акт вожделения к своей левой и совсем не шокер у паха (хотя последнее, в каком-то смысле, уже ближе). Отнюдь.
Создавая видимость, словно он сосредоточенно конспектирует все, что пытается донести до собравшихся педагог, Хоакин тем делом так же сосредоточенно переписывался с некой Венди из списка контактов на айпэд.

Кстати о нем.
У Хоакина не было айпэда и, разумеется, в ближайшей обозримой перспективе оный ему не даже светил - по крайней мере до той поры, в которой он перестанет открывать “список лучших учеников школы” с конца.
И все же айпэд в его руках сейчас присутствовал - настоящий, немного потертый, однако вполне себе рабочий.

R.R.: я считаю, что ты очень горячая!
V.L.: прошу прощения?
R.R.: я считаю, что ты очень горячая, Венди!
V.L.:Ричард, ты напился?
R.R.: разве это что-то меняет?
Может быть у меня к тебе
есть чувства!
V.L.: Росс, у тебя все хорошо?
R.R.: нет! я хочу тебя!

- Где взял? - раздался шепот позади его уха.
Рамирез коротко обернулся и натянул на лицо самодовольную ухмылку.
- Места знать надо, - протянул он не громче одноклассника и чуть повел бровью. Удивление в тоне Джейсона польстило его самолюбию и он едва не пустился в рассказ о собственном утре, только новое сообщение в чате вернуло его в диалог.

V.L.: Мистер Росс, я ценю Вашу откровенность,
но боюсь подобные разговоры неуместны!
R.R.: почему нет? Венди! У меня есть к тебе чувства!
Я люблю тебя! Не будь жестока!

- Что за херню ты там пишешь? - Джейсон подался вперед, перегибаясь через парту и пытаясь заглянуть в планшет.
- Увидишь! - ответил Рамирез тихим, хитрым голосом.

V.L.:  Думаю, нам стоит прекратить этот разговор сейчас.
R.R.: Давай потрахаемся? У меня в лофте. Сегодня. После работы…

- Кто такой Росс? - Джейсон тянул шею подобно жирафу, что старается достать до самых верхних и сладких листьев на дереве.
- Мой старший брат, - небрежно бросил Хоакин. Кривя губы в усмешке, он выжидательно смотрел на айпэд.
- Это он дал тебе его? - Джейсон бросил беглый взгляд на учителя, который, в ту секунду, был глубоко поглощен своим объяснением.
- Пфф, ага, мечтай больше, - мальчишка тихо прыснул, - я утащил его, пока эта шпала волосатая отсыпается после ночной пьянки.

V.L.:  Почему ты не берешь трубку?
R.R.: Я не хочу, чтобы ты кричала на меня, Венди.
Я тебя люблю! Я хочу отношений! Хочу семью.
V.L.:  Возьми трубку, Ричард.

- А кто такая эта “Венди”?
- Да хрен ее знает. - Рамирез вновь бросил взгляд за спину, - может коллега какая-то, может просто какая-нибудь телка.
- А он че, реально ее любит? Этот твой брат или… - Джейсон резко замолк и коротко кивнул в сторону доски.
Рамирез повернулся как раз вовремя, чтобы поймать на себе взгляд учителя.
- Вы заняты чем-то более интересным, мистер Рамирез? - осведомился он критичным тоном.
- Что Вы, - выпалил Хоакин, - что может быть интереснее истории о том, как мошкара в желудке лягушки превращается в говно!
По классу волной прокатился смех. Он бы смолк мгновенно, если бы не Питер и Лора, которые на любую шутку Рамиреза всегда реагировали истерикой. Вот и сейчас, сидя за соседними партами, они поглядывали друг на друга и давились от смеха.
- Хватит! - зло гаркнул учитель. - Рамирез! Еще одно слово - и отправишься к директору! Я понятно изъяснился?
Мальчишка наигранно выпучил глаза и медленно сполз на стуле.
- Рамирез? - Мистер Билд сделал резкий шаг вперед. - Я понятно изъяснился?!
Но Хоакин лишь пуще вытаращил глаза и съехал по стулу еще ниже.
Лора, по щекам которой, к этому моменту, от смеха уже текли слезы, попыталась выговорить что-то вроде “вы же сказали ему молчать”,  но на деле ее речь превратилась в непонятный набор звуков, и в итоге, весь класс снова скатился в звенящую истерику.
В бессилии, которое, признаться, в обществе Хоакина настигало его регулярно, Билд лишь бросил ледяной взгляд на мальчишку и выждав минуту, дабы позволить детям перевести дыхание, попытался вернуться к своей лекции.

Удостоверившись, что он перестал быть объектом всеобщего внимания, Хоакин вновь опустил взгляд на экран планшета.

V.L.:  Возьми трубку, Ричард.
V.L.: Ты слышишь меня?
V.L.: Росс. Немедленно возьми трубку.
V.L.: Пожалуйста, зайди ко мне в офис,
когда соизволишь явиться на работу.
R.R.: Покажи сиськи?

4

Low Light - Steve Gibbs

Натужное гудение компьютерного кулера, за долгие часы звучания, превратилось в ошибочный вариант тишины, воспринимаемой отвлеченным на более значимые вещи мозгом, как нечто данное по-умолчанию. Эдакий дефолтный вариант, на который программируется настраиваемое обстоятельствами сознание. Показатель нормы - не природный и не естественный, но взятый за эквивалент. Такой, в котором тонут все прочие, - но лишь негромкие, - звуки, такой, в котором теряется время и не находится шансов для тишины естественной, натуральной, отвлекать и перенимать на себя внимание тем, что называется ее “звоном”, такой, который задворками, быть может музыкального, слуха воспринимается как некий равномерный ритм, позволяя обычному шуму из проходящего сквозь вращаемые с огромной скоростью лопасти воздуху слышаться мелодией, простой до математического расклада.
Этот мелодия, этот ритм, в общем-то не существующий на самом деле, но от того все равно звучащий в мыслях у Виктора, легко читался по подрагивающей под стулом ноге, обутой в давным-давно стоптанный и некогда являвшийся белым, но посеревший от времени кроссовок, чье равномерное такту покачивание, подобно дерганью рукой в ментальной математике, говорило о том, что владелец этого повидавшего виды предмета обувки что-то активно запоминает и вычисляет.
На самом деле - так оно и было.
Подтянув к себе одну ногу, сгорбившись, и едва ли не уложив подбородок поверх дырки в джинсах, сквозь которую виднелась затянувшаяся кровавой коркой грязная ссадина, Вито напряженно всматривался в чрезмерно заваленный в холодную гамму монитор, на котором, разделенные манипулироемой вертикальной линией, бежали строчки программного кода, на первый взгляд совершенно идентичные.
Глаза мальчишки, давно уже покрасневшие от напряжения и неприятно саднящие, цеплялись за команды, функции и значения, сверяя попеременно показатели левого фрэйма с правым. Его лицо, посеревшее и словно бы немного отекшее, не выражало решительно никаких эмоций, кроме пробирающейся глубоко изнутри и читающейся по поникшему рту да синякам под глазами вековой усталости. Он был похож на главного героя истории о Бенджамине Баттоне, с той лишь разницей, что лицо его, выглядя молодым, таковым отнюдь не воспринималось, да и жить ему, в противопоставление главному герою, предстояло в плюс, а не в минус.
По крайней мере до тех пор, покуда он не решит иначе.
Он просидел недвижно в этой позе еще часа полтора, - не меньше, - время от времени закрывая один файл и открывая другой. Строки перед ним менялись, их значения тоже, и лишь деятельность Виктора не отличалась ни на йоту - он все так же, все с тем же напряжением, всматривался и вчитывался в код, силясь найти отличие хоть в одном знаке. Выявить хоть одну ошибку. Но тщетно. Данные были совершенно идентичны.

Значение на циферблате дешевого китайского будильника, стоявшего от него по левую руку, перевалило за половину третьего ночи, когда он, наконец-то, обратил на него внимание. Мускулы на лице Виктора дрогнули, рот скривился ни то в разочаровании, ни то в раздражении, а над дефолтной тишиной раздалось хриплое “Черт!”.

Магвар опустил вниз уже затекшую ногу, до хруста распрямил спину и потянулся на стуле, заламывая руки и затяжно, но беззвучно зевая. На пересохших глазах тотчас обильно выступили слезы, что под тяжестью гравитации моментально рухнули вниз, заструившись по щекам. Виктор спешно их вытер и подцепил пальцам лежавший вниз монитором смартфон.

“Я все проверил. Чисто. Если ошибки где-то и есть,
то точно не в присланных файлах. Пришли мне, что говорит система.
А лучше дай доступ - зайду, гляну сам.”

Короткое сообщение в чат по-имени “Тони” и Виктор снова кладет телефон на стол экраном вниз, на секундочку замирая взглядом на дате.

Тринадцатое мая.
Он и не думал, что сможет забыть так скоро.

Еще год назад эта дата была вторым по важности, после Рождества, праздником в году. День рождения своей матери Виктор любил неизменно сильнее, чем день собственного появления на свет. Было в этом что-то более значимое - доставлять радость другому, радоваться за другого, обнимать утром, целовать в висок и дарить ей какую-нибудь ерунду, на которую у него с трудом хватало накопленных денег, но которую она всегда принимала с искренней благодарностью. Было в этом что-то значимое - в понимании того, что эта женщина, - эта прекрасная, восхитительная, по-своему сложная и не всегда понятная женщина, - не просто мать в его жизни, не просто человек, который его растит, воспитывает и содержит, а та, кто является центром его жизни: его радостью, его проблемами, его помощником, его карателем, его другом. Его ответственностью.
Виктора никто не учил тому, что он в ответе за свою мать. Ему никто не навязывал этой мысли и никто подобного от него не требовал. Это ощущение пришло к нему само и теперь, спустя все эти годы, Магвар уже не мог сказать - в какой именно момент оно в нем поселилось. Оно просто было с ним. Жило под кожей словно бы всегда и обострялось в те моменты, когда рядом появлялось что-то или кто-то, кто был способен причинить Кэтрин боль.
Поэтому Виктор часто бывал немил - неприветлив, груб, и даже немного жесток с теми, кто окружал ее мать и, так или иначе, мог негативно влиять на ее настроение. Он с малых лет напряженно относился ко всем ее коллегам и воспринимал в штыки практически каждого ее ухажера. Не ревнуя, нет - но опасаясь. Ощущение, что в один момент в их жизни может появиться кто-то, кто причинит ей действительно большое зло и отнимет ее у него беспокоило Виктора сколько он себя помнил.
Так и случилось.
В том году они отпраздновали ее последний день рождения.

Вито отвел взгляд от циферблата, прикрыл веки и тихо выдохнул - воспоминания того дня все еще были слишком ярки.

Он просидел так несколько минут, - прокручивая кадры диафильма их прошлого под сомкнутыми веками, - и только после этого неспешно поднялся на ноги, вдруг ощутив, как вся пустота этого мира окружила его смертельным кольцом завязанной в удавку веревки. Словно в эту самую секунду жизнь, или что-то иное, неведомое, бессердечно заявило Виктору, что оно с ним еще не закончило.

Минутой позднее Магвар принудительно заблокировал компьютер и практически наощупь, по темноте, вышел в коридор. Не смотря на ужасную усталость и противно ноющие из-за того ноги, мальчишка понимал, что даже пара сильнодействующих таблеток, прописанных около года назад доктором, не помогут ему уснуть этой ночью. Пусть он даже сию секунду насильно уложит себя в кровать, пусть до утра не прекратится дождь, пусть он испробует все доступные ему методики расслабления - ничто из этого не принесет нужного результата.
Легко коснувшись пальцами холодного металла дверной ручки, Вито легонько толкнул ее, приоткрывая. Дорожка холодного лунного света, скользящая от невысокого окна, вырывала из мрака ночи две обнаженные фигуры, сплетенные после любовных утех, частично покрытые простыней и мирно спящие. Виктор задержал пустой взгляд на одной из них, женской. Сегодня ею была не то мулатка, не то негритянка, с длинными сильными ногами, широкими бедрами и нетронутой детьми, большой и пока еще упругой грудью.
Не испытывая ничего кроме отвращения от увиденного, он тихо закрыл за собой дверь и ушел на кухню. Здесь Виктор, наконец, позволил себе включить свет и тотчас скривился от рези в глазах.
На каменной поверхности столешницы, сравнительно нового кухонного гарнитура, одиноко покоились три пустых стеклянных сосуда: бутылка из-под рома да два стакана рядом с нею. Подойдя ближе, Виктор ухватил бутыль за горло и чуть покачал ее в руках, дабы убедиться, что внутри действительно ничего не осталось, а после, с плохо скрываемым разочарованием, водрузил ее на место.
Эта ночь, судя по ее началу, обещала стать о-очень длинной.

Не изыскав для себя более удачного варианта, мальчишка покинул дом пятнадцатью минутами позднее и, выйдя за пределы частной территории, вскочил на скейтборд, начав свой медленный спуск вниз с длинного пологого холма, на вершине которого располагался арендованный Джеком для их временного пристанища дом.
В Лос-Анджелес они перебрались, без малого, пол года назад. Срок, если так рассудить, вовсе небольшой, но отчего-то оказавшийся вполне достаточным для того, чтобы Виктор, вопреки голосу здравого смысла, умудрился обзавестись связями (и ситуациями), явно чрезмерными для двенадцатилетки. Так, опуская тот факт, что за эти неполные полгода его уже успели отчислить из одной из школ, а также то, что он вплотную подобрался к торговле всякими, не слишком полезными для здоровья препаратами, к “достижениям” Виктора можно отнести 2 задержания за кражу и 4 за нарушение общественного порядка, интеграцию во вполне серьезный преступный синдикат, занимающийся, в глобальном смысле, компьютерным терроризмом, а в случае с мальчишкой непосредственно - хищением (пусть и в примитивных случаях) персональных данных в частности, а также массу полезных, хоть и не всегда безопасных знакомств, одним из которых, к слову, Виктор и вознамерился воспользоваться этой ночью.

Джованни Кабрера - венесуэльский эмигрант с итальянскими корнями, держал на границе города небольшой дешевый бар, носивший, быть может, не самую лучшую, с точки зрения безопасности и благополучности, репутацию, но неизменно отличавшийся хорошей кухней. Бар, в общем смысле, являлся нейтральной территорией - расположенный между зонами трех враждующих группировок, он был, своего рода, могильным камнем, к которому (а в нашем случае - в который) приходили на переговоры. Месье Кабрера, стоит отдать ему должное, сумел найти грамотный подход к каждой из сторон конфликта, в силу чего те, за небольшую мзду, каждый в своей мере, огораживали Джованни от проблем с законом, образуя, тем самым, нескончаемый цикл взаимопомощи. Драки здесь редко привлекали внимание властей, посетители редко жаловались на визиты проституток, а даже если и случалось такое, что легавые устраивали налет на бар - всегда находился в верхушке штата какой-то добрый самаритянин, который помогал дипломатично замять дело. С Виктором же Кабрера свели дела его младшей дочери - юная Луиза была с Магваром примерно одного возраста и училась в параллельном классе. Так уж получилось, что внешностью она обладала посредственной, фигурой напоминала сильно откормленную лысую кошку, да и ни твердости характера, ни изворотливости своего отца не унаследовала, в связи с чем неизменно становилась центром сосредоточения насмешек и издевательств одноклассников. Молодые и борзые, только-только познавшие первые гормональные всплески, и неизменно возносящие себя над теми, кто, по их мнению, хоть в чем-то им уступает, дети издевались над девочкой каждый божий день, чему пришедший в учебное заведение в середине года Виктор был, по-началу, молчаливым свидетелем. Быть может таковым бы он и остался, не выйди, в определенный момент, данная ситуация из-под контроля.
А дело сложилось так - однажды вечером среди учеников их классов стало разлетаться отвратительное видео, в котором некоторые из одноклассников Виктора записывали на камеру то, как Луизу, после занятий, в какой-то подворотне сначала насильно раздевают до пояса, а после - забрасывают каким-то жиром, грязью и поносят “шлюхой”. Наутро, придя в школу с велосипедным насосом, Виктор, не вдаваясь в подробности, избил всех четверых зачинщиков, отправив надолго двоих из них в больницу.
Разбор полетов был хоть и недолгий, но безжалостный - отчислили всех пятерых, на учет поставили тоже. Джек, впервые в жизни оказавшийся на ковре перед директором за не свои промахи, не смотря на все аспекты ситуации, пообещал Виктору “шкуру с него содрать, если он еще хотя бы раз устроит что-то подобное”, ну а мистер Кабрера - назвал Виктора своим другом и сообщил, что отныне мальчишка может всегда на него рассчитывать.

Было уже почти четыре часа утра, когда Магвар, наконец-то, толкнул дверь бара на окраине города. В жарком, несмотря на льющий снаружи дождь, помещении, заволоченном сизым туманом сигаретного дыма, играла старая музыка в стиле кантри-рок, дрейфовали вперед-назад пьяные и не очень тела, звенели бутылки, стаканы и громыхала посуда. Несмотря на раннее утро среды, здесь было многолюдно и не ко времени шумно.
Притормозив на входе, чтобы снять с себя, стряхнуть и снова надеть черный легкий бомбер, Виктор следом подхватил скейтборд за деку, увернулся от какого-то покачивающегося, объемного и явно сильно нетрезвого тела, и прошел вглубь помещения, очутившись перед барной стойкой.
- Эй, - обратился он к бармену - худосочному мужичку с длинными сальными патлами, подвязанными банданой. - Можно мне ваш фирменный бургер, только без лука, и двойной Маклеодс Айла?
- Лет тебе сколько, мелюзга? - Не слишком-то приветливо отвечал бармен, не торопясь выполнять его заказ.
- Я от мистера Кабрера, - словно не слыша вопроса сообщил Виктор. - Можете ему сообщить, он в курсе.
- Лет тебе, говорю, сколько? - Все не унимался патлатый.
- Пятнадцать, - сухо отозвался Виктор и прежде, чем кто-то успел ему возразить - вытащил из кармана и положил на барную стойку искусно подделанные водительские права.
- Говоришь, ты с мистером Кабрера знаком? - Бармен подхватил его документы, скептически повертел их в руках, нисколько не скрывая, что он ни на секунду не купился на этот развод, а после крикнул какому-то ниггеру, что все это время молча стоял неподалеку. - Эй, Майк! - Он кивнул на Виктора как бы говоря “у меня тут проблемка”, но названный Майком лишь безразлично пожал плечами - несовершеннолетние сопляки в заведении его, как вышибалу, сегодня явно не занимали. - Что ж пацан, - бармен подхватил одну из бутылок, наполняя ее содержимым не самый чистый тумблер, предварительно опущенный на стойку перед Виктором. - С тебя тридцатка.
- Спасибо.
Расплатившись и забрав напиток, мальчишка скупо улыбнулся бармену, вновь подхватил пальцами скейтборд и, виляя между нетрезвыми телами, принялся искать свободное место, найдя его, в конечном итоге, в самом темном и самом душном углу бара. Он поставил виски на стол, прислонил доску к стене, скинул с себя промокшую куртку и в очередной раз потеребив мокрые волосы, забился в самый угол неудобного жесткого дивана и, чуть пригубив обжигающий маслянистый напиток с явным торфяным послевкусием, принялся ждать заказ.

6 - этот тяжелый и неприятный, читайте на свой страх и риск

Если бы Виктору дали ручку и попросили описать свою жизнь, не прибегая к резким и матерным выражениями, то единственным, что смог бы сделать Нортон, это изобразить на предоставленном ему клочке бумаги стойко натянутый в сторону чтецов средний палец - единственный символ, емко умещающий в себе одновременно и то, что должно было бы быть отображено в описании его жизни, и то, что сам подросток думал о ней и обо всех его окружающих. Дерьмовая жизнь, в дерьмовое время, с дерьмовыми перспективами. Возможно, конечно, он попросту не умел относиться к этой жизни с позитивом, а потому не был способен увидеть в ней хоть что-то хорошее, но как бы там ни было, каждое новое утро Виктор встречал с одной неизменной мыслью - желанием, чтобы все это поскорее закончилось. Со стремлением побыстрее завершить это все. С намерением пораньше сдохнуть.
Мысли о смерти, хоть это и не было нормально для человека любого возраста, начали посещать его давно. Задолго до того периода его жизни, который, хоть и с натяжкой, но уже можно было отнести к подростковому. Возможно, когда первая из них появилась в его голове, Нортону было лет пять или шесть, а возможно он был и того младше. Так или иначе, уже тогда она не показалась ему пугающей или странной, не вызвала никакого отторжения, не ощущалась неестественной или недопустимой. Виктору даже не было за нее стыдно - не смотря на все старания окружающих донести до общественных масс утверждение, что самоубийство, в любой из форм, есть грех и слабость, Нортон не ощущал себя ни слабаком, ни грешником. А если и ощущал, то вряд ли испытывал хоть толику стыда за это, ведь в его случае, одним большим и нескончаемо-блядским грехом было не что-то выборочное в ней, а вся его непродолжительная паскудная жизнь целиком, начиная просто с зачатия. И этот день, как и тысячи до него, нисколько не планировал отличиться в лучшую сторону...

Из беспокойного и совершенно бессмысленного сна, - бессмысленного потому, что сколько бы он ни спал, он совершенно не высыпался, - Виктора вырвала противная трель звонка на старом телефоне, вынудившая подростка, матерясь сквозь муть, приподняться на локте, на своей импровизированной кровати на полу, и стянуть чертов смартфон с компьютерного стола рядом.
- Алло? - звонили с неопределенного номера.
- Олд-Стонхейвен-роуд, выезд из Нигга. Магазин строительных товаров. У кассира спросишь, бывал ли он в ХоумДиппо в Ванкувере. - хриплый, чуть осипший голос в динамике звучал немного картаво, словно бы говорящий зажимал что-то в зубах. - Половина второго. Не опаздывай. - звонок прервался, не предоставив возможности ответить.
Нортон оторвал смартфон от лица и глянул на ослепляющий светом экран - вверху разбитого дисплея, маленькими жирными цифрами значилось "21:43".
- Твою мать... - Виктор прикрыл глаза, потирая их холодными и синими пальцами поломанной руки, и медленно откинулся обратно, на расселенное по полу одеяло. На фоне всей этой истории с Фрэнком и последствиями от нее, он нахрен забыл о том, какое сегодня число.
- Чего случилось? - собственный голос, только чуть более высокий и чуть менее простуженный, донесся из противоположной стороны комнаты, вынуждая Нортона беззвучно выругаться.
- Ничего Винс, - стараясь звучать как можно более убедительно отмахнулся мальчишка. - Просто забыл о том, что обещал одному человеку. - Нортон сморгнул гуляющие по потолку тени, потом выдохнул, словно принимая какой-то непростое для себя решение, и сел, складывая ноги по-турецки так, что плед сполз с груди до бедер. - Я разбудил тебя?
- Нет. - в темноте комнаты что-то зашевелилось, как если бы лежавший на кровати, на противоположной ее стороне, человек покачал головой. - Я не спал.
Виктор кивнул на это, вслух ничего не отвечая. Он знал, что Винсент, как и он сам, испытывает серьезные проблемы со сном, а поскольку он никак этому не мог помочь, то смысла развивать эту тему не видел - брату, как никак, было ничем не лучше, чем ему самому.
- Срать пойдем? - уточнил он бесцветным тоном, когда пауза начала казаться слишком затянувшейся.
- Мне пока не надо. - тень на кровати не пошевелилась.
- Потом, Винс, меня не будет. - Нортон подтянул к себе колени, положил на них руки и попытался сцепить оные в замок, но правое запястье пронзило болью так резко, что это вынудило мальчишку болезненно втянуть воздух.
- Значит, - вновь послышался его же голос, - я доползу сам.
- Блять, чувак... - недовольно скривился Виктор, небрежно отмахиваясь. - Давай без этой хуйни, хорошо? Я не хочу потом мыть и ебаную хату, и кровать, и тебя. Мне вчера хватило твоего дерьма! Так что, давай, садись, бля. - Нортон поднялся на ноги, слишком резко для ситуации сокращая расстояние между ними двумя. Брат, в свою очередь, даже не пошевелился, продолжая, как и прежде, лежать и смотреть в потолок совершенно пустым взглядом... Агрессия в мальчишке тот час сменилась щемящей совестью - он снова сорвался на него. Снова.
Чтобы там Виктор не думал о себе и о своей жизни, но Винсенту жилось намного хуже, чем ему самому, ведь, по крайней мере, в отличие от брата, Виктор мог свободно сам себя обслуживать... Местами даже слишком свободно. Для Винса же даже сходить посрать было недоступной роскошью.
С Винсентом они были близнецами. Однояйцевыми, если такое уточнение имеет значимость. Родились с разницей в несколько минут, о чем знали скорее из соображений общей эрудиции, чем в результате уведомления от кого-либо. Росли вместе, страдали вместе и, на самом деле, примерно половину жизни ничем друг от друга не отличались - два абсолютно одинаковых сукина сына, что так часто получали пиздюлей от очередных материных любовников. Два абсолютно ничем не примечательных мальчишки.
Потом была одна история, в процессе которой Винсенту досталось сильнее, чем ему самому, и с тех пор, его некогда подвижный и не менее самостоятельный, чем он сам, брат стал... Обузой. Безногой парализованной обузой, не способной к самостоятельному передвижению.
- Прости меня, Винс. - вернее, все было не совсем так. Ноги у Винсента были. Но полученная травма, судя по безразличным речам местного невролога, навсегда лишила мальчишку возможности ими пользоваться. - Дерьмовый день.
- У тебя все дни дерьмовые, Виктор. - что правда - то правда. Вито давно забыл, когда он последний раз радовался прожитому дню, и считал его если не отличным, то хотя бы по-просту хорошим. - И я не виноват, что ты меня тут бросил и свалил, ни о чем не предупредив.
Нортон тяжело вздохнул, ничего не отвечая.
Обо всей этой истории с Фрэном Ривьером, равно как и обо всем том дерьме, что случилось после их встречи, Виктор предпочел брату не рассказывать. В конце-концов, новость о таком отце была болезненна даже для него и сложно было представить, насколько тяжелой она окажется для Винсента, который все еще продолжал во что-то верить...
- Бро... - он растянул рот в некотором невеселом подобии улыбки, хотя отлично знал, что выглядит скорее раздраженным, чем веселым. - Просто давай сделаем это и все, ок?
Вполне ожидаемо, брат ответил молчанием. Что ж, они знали друг-друга достаточно долго, чтобы Виктор мог воспринять это молчание в качестве определенной формы невербального согласия, в котором оно дается скорее вынужденно, чем искренне, однако не препятствует последующим событиям. А мальчишке, в принципе, ничего другого нужно и не было.
Он наклонился над Винсентом, помогая брату избавиться сначала от пледа, затем от штанов, а после - потянул близнеца на себя, помогая тому сесть и, придерживая его за руки, повернулся к нему спиной, позволяя Винсенту закинуть руки ему на плечи и обнять.
- Готов? - уточнил Нортон бесцветно и, как только услышал такое же бесцветное "угу" у своего правого уха, резко подался вперед и выпрямился, подхватывая брата под его тощие бедра. Замок и рук Винсента привычно воткнулся в кадык.
Они делали это каждый ебаный день. Каждый ебаный день, на протяжении вот уже пяти лет.
После полученной травмы, и прежде никому не нужный, брат оказался брошен всеми окончательно. Какое-то время, - может, месяц или около того, - за ним еще помогала ухаживать бабуля, но потом, после ее внезапной смерти, обязанность следить за близнецом полностью легла на плечи Вито. И хоть ему самому, не будем этого скрывать, перспектива провести остаток жизни с обузой в виде своей беспомощной копии на шее нисколько не улыбалась, Нортон так и не позволил себе сделать ничего из того, что позволило бы ему избавиться от Винсента. Видимо, это и была братская любовь - единственная когда-либо существовавшая любовь в жизни Вито.
Ткнув лбом в выключатель и пихнув им же дверь, Виктор внес брата в уборную, убитую и отвратительно старую, как и все в этой халупе, и морщась от боли, кое-как опустил его на сортир - местами почерневший от времени и зиявший миру пробоиной в бачке у самой крышки.
- Давай не рассиживайся. - он отошел к раковине и открутил один из вентилей - из крана, еврейской струей, потекла мутная вода. - Ну прям ахуеть как вовремя.
- Опять насос забился? - поинтересовался с горшка Винс.
- Угу... - сухо буркнул Нортон. - Похоже, что так. - помимо всего прочего дерьма, ему определенно не хватало сейчас чего-нибудь подобного. Забитого насоса, сдохшего генератора, очередного визита приставов или социальных служб. Чего-нибудь такого, что в очередной раз намекнет Виктору на то, что всему и вся в этом мире глубоко поебать на все его личные проблемы и старания...
Как будто собственной семьи и кипы неуплаченных счетов на столе ему было недостаточно.
Они жили в ветхом заброшенном хибаре на берегу моря, - в продолговатой белой одноэтажной лачуге, больше напоминавшей строительную бытовку, чем реальное жилье, - доставшейся братьям в качестве самоприсвоенного пристанища. Некогда, лет пять назад, эта помойка принадлежала старой проститутке Шейли, - той, которую, к слову, Нортоны, по какой-то причине, считали за бабушку, - и в которую Виктор с Винсентом сбежали сразу после ее внезапной смерти. Юридически, само собой разумеется, они никакими правами на это жилье не располагали, однако, в силу того, что единственный сынишка той самой Шейли коротал свои 50 лет заключения в тюряге где-то под Йоркширом, посчитали себя вполне имеющими право занять эту дыру в качестве долгосрочных самовольных съемщиков.
Вернее, посчитал так Вито - Винсенту, судя по всему, было все равно, где и с кем они будут жить.
Особенно в ту пору.
- Ты так и будешь тут торчать? - внезапно раздавшийся за спиной голос заставил Виктора нахмуриться и адресовать брату полный возмущенного непонимания взгляд.
- А что? - буркнул он. - У тебя с этим какие-то проблемы начались?
- Ебать, Вито! - его собственная патлатая копия скривилась. - Я срать собираюсь, а не журнал читать. Съеби нахуй, прояви ебаное уважение к к моему личному пространству. 
- Ох ну ебать мы дожили... - Нортон аж в лице вытянулся от такого заявления. То есть вот то, что он убирает за ним дерьмо - это нормально, а находиться с ним в одном помещении в тот момент, когда он это дерьмо из себя выдавливает - нет? Отличная, блять, логика! А главное как вовремя! - Да пожалуйста! - ударом ладони по вентилю Виктор закрыл кран. - Смотри не свались с сортира, мистер-цените-мое-личное-пространство, блять. - он стряхнул воду со здоровой руки в раковину и, кинув полотенце на травмированную, сгинул в дверном проеме, буркнув напоследок. - И давай не рассиживайся тут, нахуй. Не один.
Он вернулся в комнату, намеренно резко прикрывая за собой дверь, однако все-таки не закрывая оную полностью. Винс, который хоть и бесил его подобными выебонами, все-таки действительно мог в любой момент свалиться на пол, а значит мог воспрепятствовать ее открытию своей костлявой тушей. И пусть Нортону сейчас искренне хотелось приложить брата чем-нибудь тяжелым, все-таки, ничто не давало ему на это права, как и ни к чему хорошему это не привело бы. В конце-концов, не Винсент был виноват в его проблемах, да и было ему самому ничуть не проще.
Вернувшись к столу рядом со своей подстилкой, Вито вновь подцепил пальцами телефон, проверяя время, а затем, включив на нем фонарь, повернулся и подошел к кровати брата - злость-злостью, но убедиться в том, что он оставит его на чистом и сухом белье, все-таки было надо. В конце-концов, кто знает, возможно сегодня он снова пропадет на несколько дней, и Винсенту придется опять все делать самому. В смысле, все то, с чем в обычной ситуации ему был вынужден помогать Виктор.
Удостоверившись, что кровать брата сухая и все еще чистая, подросток наклонился чуть ниже - туда, где у подножья в ряд стояли несколько пластиковых бутылок, часть из которых была уже заполнена мочой.
Да. Отвратительная и неприемлемая для нормального человека вещь - мочиться в бутылки из-под кока-колы, занимаясь этим на постоянной основе. Что ж, ничего не поделаешь. Мера вынужденная и, говоря откровенно, не такая уж отвратительная, как может показаться на первый взгляд - ведь грешат же подобным многие дальнобойщики или копы, занимающиеся слежкой. Чем, в конечном счете, Винсент хуже? Ему, по крайней мере, такая процедура необходима куда сильнее, чем им.
Не ссать же ему в штаны, в конечном счете. Особенно, когда рядом нет Вито.
Подцепив пальцами здоровой руки тару, Нортон зажал телефон зубами и переместился к окну. Открыл его с горем на пополам, - все также проклиная само мироздание, каждый раз, когда руку пронзала очередная вспышка боли, - и кое-как открутив крышки - вылил содержимое на раскинувшуюся под окном клумбу из сорняков, ощущая, как вместе со свежестью моря и дождя, в комнату также врываются пары застоявшейся урины.
- Вито! - Нортон как раз стряхнул за окно последнюю бутылку. - Я закончил.
- Футболку задери, - мальчишка вернулся в уборную, на ходу швыряя грязные бутылки в раковину и стаскивая с держателя бумагу.
- Я сам. - без тени настроения возразил брат, держась рукой за стенку, и с трудом удерживая себя в нужном положении. - Просто, подойди ближе. Мне надо держаться за что-то перед собой, а не сбоку.
- Как хочешь, - покачал головой Виктор. Затевать никому не нужный спор у него сейчас не было ни желания, ни времени. В конце-концов звонивший ясно велел ему не опаздывать, а он, давайте будем откровенны, и так мудился с происходящим слишком уж медленно.
Подойдя к Винсенту так, как брат о том просил, Нортон подал ему руку и позволил близнецу навалиться на него всем телом. Чертова рука, - будь неладен этот блядина-Фрэнсис, - в очередной раз пронзила болью, вынудив мальчишку напрячься сверх меры и хрипло замычать.
- Что случилось? - Винс зашевелился у него на груди, запрокидывая голову и упираясь лбом ему в подбородок, в тщетной попытке заглянуть брату в глаза.
- Ничего. - бесцветно отозвался Нортон, невольно наблюдая за вытирающей задницу рукой брата. - Ты закончил?
Голова у него груди зашевелилась вновь, выворачиваясь в другую сторону и проверяя то, что проверяем все мы, очищая жопу после определенных процессов.
- Вроде да.
- Наконец-то. - не говоря более ни слова, Нортон пихнул рычаг смыва и, прежде чем Винс начал нести какую-нибудь очередную, по мнению Виктора, ерунду, вновь взвалил брата на спину.
Возвратив Винсента на кровать, одев его, укрыв и кинув ему на грудь несколько новых журналов о компьютерной технике, - единственной интересной близнецу теме, - Вито прикрыл оставленное прежде отрытым окно, после чего сам вернулся в уборную, на сей раз все-таки закрыв дверь в нее.
Снова пальцы его открутили вентили. Снова потекла скупая струя воды. Снова он взялся за проклятые пластиковые бутылки. Наспех вымыв и их, и собственные руки, Виктор кое-как разделся, - шевелиться, честно говоря, было все еще очень больно, - и проклиная все на свете загнал себя под ледяной душ. Холодная вода тот час свела тело, заставляя сжаться все, что было способно к сжатию. Он кое-как намылился, уделяя особое внимание тем местам, где запекшаяся кровь, казалось, въелась в кожу подобно татуировке, и не переставая шумно выдыхать смысл с себя то, что мылу удалось очистить, однако по-итогу вылез из ванной почти таким же грязным, каким и залезал.
А вот перед зеркалом пришлось задержаться чуть дольше, чем Нортон планировал, и вовсе не потому, что сквозь полумрак тусклой лампы с отражения на него смотрел худой и словно постаревший мальчишка, а потому, что его собственное тело сейчас выглядело каким-то сюрреалистичным: обтянутые кожей мышцы проступали слишком отчетливым для двенадцатилетки рельефом, ребра выпирали, тазовые кости тоже; на бледной коже рук, как у йети, росли не волосы, а почти что шерсть, она же покрывала часть спины и присутствовала на голенях, а от лобка наверх, к пупку, не смотря на юные годы уже начинала прорастать блядская дорожка. Кожа, практически везде, была синюшной от расползшихся гематом, и местами красовалась перетянутая порезами и ссадинами. Правая рука, у запястья, была значительно толще, чем левая, синяк под глазом растекся на переносицу, щеку и висок, а сбоку, под рукой, виднелись налившиеся кровью захлесты.
Будь Виктор бритоголовым, ко всей этой игре цвета, прибавилась бы еще тонна синяков и ссадин по всей голове, оставшихся после их с Фрэнком... Разговоров.
- Чтоб ты сдох самой лютой смертью. - прошептал он чуть слышно, в приступе раздражения он сплевывая куда-то в сторону и, занеся здоровую руку, растрепал свои мокрые волосы, скорее из желания спихнуть на что-то агрессию, чем что-то еще. - Тварь, блять, кривомордая.
После их с Ривьером "расставания" прошло не более, чем два дня - срок недостаточно длительный, чтобы остыть или как-то осмыслить ситуацию, но достаточно напряженный и долгий, чтобы воспылать к человеку еще большей ненавистью, чем прежде. Так что все, на что приходилось надеяться Виктору в данную секунду, это то, что грядущей ночью он не столкнется с Фрэнком в на боях...
Как минимум потому, что позора ему хватит и без присутствия блядины-отца, искалечившего его до нынешнего состояния.
- Сука...
Виктор вновь провел пальцами по мокрым волосам, с силой оттягивая их назад и словно бы желая сорвать их с себя вместе со скальпом. Он отлично знал, что сегодняшнюю драку ему не выиграть. Да куда там! Будет ебаным чудом, если в таком состоянии он вообще сможет добраться до этого ебаного строительного магазина!
Блядство, вашу ебаную мать.
- СУКА!
Резкая вспышка гнева - и кулак многострадальной руки врезается в стенку рядом с раковиной.
Зря.
Но об этом Вито успевает пожалеть слишком поздно.
Вспышка боли вновь прознает все тело, вынуждая мальчишку согнуться буквально пополам и выдохнуть рывками. Он чувствует, как сустав снова начинает пульсировать. Чувствует, как тотчас каменеют связки, а ладонь сводит в неестественной позе.
- Твою мать... - упираясь рукой в покрытую ржавчиной раковину, Нортон опускает на предплечье лоб, и стоит так некоторое время, покуда боль не стихает до терпимой.
Что ж... В одном сомневаться не приходилось - это будет очень сложная и полная страданий ночь.
Ночь, полная позора.

---

Дорога до строительного магазина на выезде из Нигга оказалась дольше, чем ожидал Виктор - во-первых потому, что дорожные службы перекопали участок прямого пути из-за какого-то там прорыва, а во-вторых по причине того, что все это время, не прекращая ни на секунду, с неба лил проливной дождь, а в рожу дул пронизывающий и по-зимнему холодный ветер.
Вито, чьим единственным транспортом был старый, местами уже подгнивший велосипед, - неизменно краденный, как и практически все его имущество, - оказался слишком усталым и измотанным, чтобы бороться с царящей непогодой шустро, и потому ехал, как получалось. Он несколько раз чуть не навернулся - не имея возможности держаться за руль сразу обеими руками, Нортон то и дело был вынужден прятать в карман и здоровую, но, почему-то именно в эти моменты, порывы ветра становились совсем уж резкими, и дважды его фактически сдувало в кювет. Не свалиться мальчишке оба раза помог лишь его опыт.
Поэтому, когда он наконец-то подкатил к нужному месту, время уже точно перевалило за час ночи.
Нортон оставил байк у входа, не утруждая себя необходимостью пристегивать оный - как показала практика, эта рухлядь была не нужна никому, кроме него самого.
Не смотря на обозначенные часы работы, ясно говорившие о том, что магазин закрылся уже шесть часов как, и раньше десяти утра открываться не планировал, дверь в него, однако, оказалась открыта - поддалась безо всяких проблем, когда Нортон толкнул ее.
Внутри, в отличие от улицы, было тепло и сухо, горел только технический свет и пахло какой-то, чрезмерно напиханной химией, едой.
Стараясь особо не шуметь, Виктор прошелся вдоль прилавков, рассматривая имеющийся в наличии товар и как бы между делом подмечая, что и для каких нужд могло бы потребоваться ему дома, а затем, наконец, приметил сидящего поодаль не то продавца, не то охранника.
Что ж. В любом случае, раз тип не подорвался от звонка колокольчика, то явно был в курсе происходящего мероприятия. Особенно с учетом того, с каким безразличием тот продолжал жрать лапшу даже тогда, когда Виктор подошел к нему практически вплотную.
- Кхм. - продрал глотку подросток, одновременно требуя к себе внимание. - Салют, чувак. Как дела? - он уперся предплечьем в витрину. - Бывал в ХоумДипо в Ванкувере, а?
"Чувак", меж тем, перевел на него не то безразличный, не то оценивающий взгляд и, запихнув очередную порцию вонючей лапши в рот на прыщавой морде, крикнул куда-то вглубь подсобки.
- Он пришел!

Чёрный - цвет траура, скорби и печали. Сегодня этот цвет не назвать королём классической моды. Сегодня он символизирует грусть от потери дорогого человека. Все мои вещи разбросаны по комнате. Нет желания покупать платье специально для этого дня. Уж слишком много чести, папочка. Да и, траур, серьёзно? На моём лице появилась ухмылка, когда на опознании увидела его обезображенное тело. Далее последовал громкий смех. В тот момент, все кто присутствовал в комнате, озадаченно переглянулись. А я лишь свела это всё к подобию истерической реакции, что мой мозг не мог принять это.

И вот, настал тот самый день. Вся чёртова организация этих похорон повисла на мои плечи. Сколько я не умоляла, не угрожала - мать не отпустили даже в такой ужасный день. Я одеваю свой костюм. Он отражает мою скорбь большем, чем те принятые скромные и чёрные платья. И смотрясь в зеркало напротив, уже слышу все эти разговоры за спиной. Они начнут с моего внешнего вида, неуважения чёртовых традиций, а в течении всей церемонии будут вспоминать ошибки отца. Высшее общество редко способно на искренние соболезнования. Делаю глубокий вдох и резкий выдох. Сегодня предстоит максимально тяжёлый день. Под окном уже ожидает машина, а мрачные тучи на небе так и норовят разрыдаться. - Тая, пошли уже, чего ты волочишься там?

Закрытый гроб. Святой отец сказал, что никому не стоит видеть того ужаса, что сотворила с ним та авария. Но почему? Какого чёрта я должна была это видеть?! Почему они не могут посмотреть к чему привела его эта сраная, лживая жизнь?! А вся церемония продолжается. Его тело теперь упокоится рядом с его матерью. В голове проскакивает мысль, что я не желаю быть похороненной рядом с ними. Люди, что отравили мою и мамину жизни. Только бабушка, она всегда была на моей стороне. Но мы никогда не имели должной власти. И с этими мыслями мой взгляд опускается на гроб отца, такой призренный и холодный. Я хотела бы ликовать, но эти взгляды, окружающие меня весь день, они истощают.

Капли дождя падая на зонты окружающих, отбивают грустный ритм. Почему даже погода скорбит по нём? Он никогда не был святым. Но в зале, в этот момент ко мне приходят воспоминания из глубокого прошлого. Его улыбка. Такая живая, открытая и лучистая. Она всегда была на его лице при взгляде на меня, всегда. Когда-то он также смотрел на свою жену, на мою мать. Мы были по-настоящему счастливой семьёй. Это не было жалким притворством на публику, нет. Мы искренне наслаждались каждой минутой того времени. Я была счастлива, я любила его до беспамятства. Но что изменилось? Моё сердце затронуло что-то тёплое. Я больше будто не здесь и больше нет той ненависти, только сладкие воспоминания. И вот, кто-то позади осторожно касается моего рукава. Я всё ещё не здесь. - Соболезную. Эти слова вытягивают меня из тех воспоминаний и жестокая реальность остриём врезается в мою грудь.

Больно. У меня перехватывает дыхание и из груди вырывается отчаянный крик, от чего я быстро прикрываю рот ладонями и оборачиваюсь к тому, кто потревожил меня. По моим щекам текут слёзы, а передо мной стоит Линч Хейли — некогда приближённый моего отца. Этот человек стал ближе к нему, ближе, чем собственная дочь. Всё это время мне было плевать. Линч был на его стороне, он всегда оставался врагом для меня. Но сейчас мысли начинают путаться. Я растерянно смотрю в его карие глаза и мне хочется разрыдаться, закричать прямо здесь и сейчас. Но песня на заднем фоне прекращается и становится слишком тихо. Да, время продолжает своё движение. А мне остаётся лишь проглотить внезапный всплеск эмоций вместе с комом, что встал посреди горла. Дарю Хейли лишь грустную улыбку в знак благодарности и двигаюсь в центр, привлекая всеобщее внимание. И в заключении всех приглашаю на ужин.

Семейного дома вполне хватало, чтобы приветствовать оставшихся гостей. Здесь были лишь самые близкие. Те кто не смог, приносили мне глубочайшие извинения и восхищались проделанной работой. Я, в свою очередь, благодарила их за уделённое время. Ложь на лжи и все прекрасно понимают это, но продолжают играть свою роль. Я впервые увидела, как похожа на всех них. Ношу эти маски в точь как они. Эти вежливые па, которым учили нас в детстве, повторяя, что мы из высшего общества. Чувство полного одиночество поглощает меня после каждого нового соболезнования. От этого начинает тошнить и принося извинения, удаляюсь в уборную.

Там, за этими дубовыми дверьми нет никого кто мог бы подать мне руку и дать шанс выдержать ещё несколько часов. Родственники не позволили пригласить дорогих мне людей. Тим, Либс и Джеф. Встреча с ними была бы спасительной. Таяна — эта мелкая паршивка, кажется, киданула меня и пошла куда-то, где по-веселее. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Мои ладони ложатся на край умывальника, а взгляд устремляется в зеркало, где отражается улыбка. Снова, снова я улыбаюсь. Это похоже на сумасшествие. Возвращается осознание свободы. Я могу отпустить вечные мысли о мести и добиться освобождения матери. Я могу двигаться дальше, наплевать на чёртову папашину компанию и начать жить. На этот раз вырывается смех, а по щекам всё те же слёзы. Это было давно, давно так много не плакала. Солёная вода из глаз достигает моих губ. Я радуюсь смерти отца. Слова застревают в моей голове. Приходит осознание, что мы с ним стали слишком похожи. И в отражении, смутно, но я вижу его очертания. Этот взгляд, ухмылка на губах и то, как я всегда держу себя, преподношу этому миру.

-Нет, нет, нет! Я не ты! - Крик души вырывается наружу, больше нет сил сдерживать его и сделав шаг назад баночка с мылом из моих рук летит прямо в моё отражение. Стекло разбивается и осколки с шумом падают на пол. Резкая, но глухая и быстрая боль ощущается на правой щеке. Подношу руку к ней. Кровь. Достаю белоснежный платок из своей сумочки и убираю алые капли. Поспешно выхожу из уборной, одновременно стараясь убрать платок обратно. Нужно выпить. Нужно покурить. Нужно прийти в себя или пасть в беспамятство. Спешу в кухню за заначкой родителей хорошего пятилетнего виски. Налив алкоголь в бокал, достаю из пачки одну сигарету. Я искала зажигалку в своей сумочке, когда вошёл он. -Они все здесь невероятные актёры, неправда? Много сплетен уже услышал за этот вечер, Ли? Сегодня мне это так интересно. А они затыкают свои гнилые рты, как только я появляюсь рядом. - Зажигалка найдена и я наконец могу сделать глубокий вдох пьянящего никотина, проникающего в мои лёгкие вместе с дымом.