Джек преклоняет колено посреди сцены.

Приглаживает зазубринку у свежей, еще пахнущей клеем и краской декорации, и вольно подбрасывает под нее гвоздь. Найти такой — хорошая примета среди актеров. Он поднимается во весь рост, оглядывает пространство слегка расфокусированным взглядом, пытаясь найти что-нибудь, за что бы цеплялся взор. Сцена тонет в мягком тумане, гладкая и глянцевая. Удовлетворенно выдохнув (если он не видит изъянов, из зала тем более не увидят), мужчина спускается к креслам, проходит между рядами и выныривает из центральных дверей.

В фойе уже людно, и Джек даже выхватывает из толпы пару знакомых лиц, всполохом на периферии зрения замечает мистера Руппеля, который о чем-то с кем-то говорит. Джеку кажется, что режиссер дает интервью, но разбираться в этом у него нет времени. Все именно так, как должно быть, и Моретти выискивает глазами мисс Граймз, тоненькую темноволосую женщину лет сорока пяти, главного капельдинера «Freiheit». Он струится сквозь скопление гостей прямо к ней, приобнимает за плечи и шепчет:

— У вас все готово? Через три минуты дам первый звонок, — она кивает, а он ищет подсобные тропы, чтобы вернуться в закулисье, ко входу для персонала.

— Кто не отметился, я не виноват! — кричит Джек в сторону гримёрок. Он забирает общетеатральную почту под разноголосый трубный вой жаждущих чужими руками вписать свое имя в анналы истории. Слышно, как Надин просит хоть кого-нибудь черкануть за нее крестик, слышен легкий перебор ножек Мэри, еще не опустошившей своего кармана с корреспонденцией, слышен совершенно особый праздничный гул.

«Freiheit» сегодня чудо как хороша. Вымыта, накрашена, наряжена и сияет, как дебютантка на балу. Над крыльцом — новенькая надпись «Мастер и Маргарита. Премьера 11.23». У Джека за спиной крылья, гордость за нее разворачивает ему плечи, поднимает подбородок и дарит легкую спокойную улыбку. Так он чувствует себя только на самых первых показах, да на свадьбах и выпускных у родственников. Джек тоже наряжен, выбрит, и даже бездонная сумка-почтальонка на его боку украшена рисунком — Скорпи постаралась.

Он набирает номер племянницы мистера Руппеля. Девочка тоже метит в режиссеры, и Джек с удовольствием показывает ей, как театр воплощает магию: когда она будет знать, на что способны команды цехов, она будет распоряжаться ими с умом и не станет требовать невозможного. Под длинные гудки многорукий, как Шива, Джек, выбирает из вороха корреспонденции карточки-приветствия от других театров. Счета и письма он прячет в сумку, извлекая взамен белую изоленту, которой и распинает карточки прямо на стене: пусть актеры знают, что сегодня за ними наблюдает и их поддерживает весь Бродвей.

Коротко и деловито он назначает встречу. Подбирает Биби у реквизиторской и роется в недрах необъятного помрежского вьюка, в котором наверняка однажды найдется не только жвачка, заколки, молоток и семнадцать ручек, но и живой чихуахуа и подлинник Моны Лизы. Наконец он извлекает под тусклый закулисный свет партитуру, находит страницы с брейкаутами. Пара десятков секунд борьбы с капканными излишне тугими кольцами папки, и Джек передает нужные листы рыженькой племяннице мистера Руппеля: уж она-то знает, что с ними делать. По его мнению, такая живая и непосредственная девочка просто обязана блистать, и он не может отказать себе в удовольствии:

— Дай первый звонок, а я пока пойду поверю техников, — пока Джек улыбается наброскам театрального будущего и прокладывает путь к рубке, «Фрайхайт» кокетливо замирает, едва не задерживает дыхание. Вот-вот откроются двери и зал заполнится гостями, каждый из которых уже жаждет оценить ее красоту и талант. А она предвкушает, желая увлечь их, удивить, растоптать. Джек уверен, что у его девочки все получится.

Сонный пульт горит одним-единственным огоньком. Джек сбрасывает под него сумку, кладет ладони на прохладную поверхность стола и пробуждает механическое сердце щелчком кнопки и движением воли. Электричество бездушно гудит, а экраны из мертво-черных становятся серыми, потом показывают сцену сразу с четырех ракурсов. Джек надевает гарнитуру и топит нужную кнопку (та загорается желтым), размеренно спрашивает: «Звук, готовы?». Брендон ожидаемо не отвечает, но сразу под желтым огоньком загорается зеленый: звук готов.

Комната оживает не только агрегатом, воссоединившимся наконец со своим разведчиком-помережем, но и присутствием еще одного мужчины.

— Дамы и господа, занятые в постановке «Мастер и Маргарита». Это ваш получасовой звонок. Зал открыт, не ходите по сцене, — слышит Джек. Он разворачивается ко входу в рубку и видит мистера Руппеля. Тень мистера Руппеля. Джек вопросительно склоняет голову, практически вслепую зажигает очередную кнопку, одновременно сдвигая гарнитуру на одно ухо. Глядя в глаза режиссеру спрашивает:

— Свет, готовы? — одними губами повторяет: «Готовы?» — и этот вопрос предназначен совсем не Линде.

Я не знаю что мне делать.  Я не могу сойти с места. Я так и продолжаю стоять и смотреть в окно. Смотреть на то, как он лежит на земле и истекает кровью.
Надо позвонить Франциску, он умный, он взрослый, он наверняка знает что делать. Где телефон? Надо найти телефон!
Опять чувствую себя маленьким беспомощным ребенком. Нет, даже скорее впервые в жизни. Я всегда, чуть только вступила в сознательный возраст, знала что делать.  Я могла сомневаться или не хотеть, но я точно знала что мне надо. А сейчас у меня словно напрочь отключился мозг.
Делаю над собой усилие, мне все-таки надо найти этот телефон. Я никогда не теряла свои вещи, даже более того всегда точно знала где надо искать, но сейчас я не понимала где нахожусь сама, не говоря о том, чтобы помнить где я оставила свой мобильный. Осматриваю каждую полочку, каждую возможную поверхность в комнате, прежде чем понимаю – телефон все это время был у меня в руке.
Дрожащими пальцами набираю номер Франциска, хорошо что я помню его, не уверена что смогла бы найти его в списке контактов, все расплывается у меня перед глазами. Гудки. Длинные, растягивающие в бесконечность время, гудки. Он не берет трубку. Я набираю снова и снова эти дурацкие безответные гудки. И почему когда надо, он не отвечает? На него это не похоже, обычно он берет трубку чуть ли ни впервые же секунды. Не знаю как от остальных, но от меня точно.
Я все еще стою у окна. А он все еще лежит на земле и истекает кровью. Либо время остановилось, либо судьба издевается надо мной. Эту улицу нельзя назвать многолюдной, но и пустынной она никогда не была. Но почему-то именно сейчас здесь нет ни души. Кажется, здесь есть только я и он. Но я не могу ничего сделать, я понимаю что должна звонить по другому номеру, но раз за разом набираю брату.
-Франциск, - наконец он взял трубку. Мой голос дрожит, а на губах я чувствую соленый вкус слез, - он здесь.
Я не могу собраться и рассказать все как есть. Я растеряна. В моей голове крутиться только одно, и только это я могу сейчас сказать.
- ФРАНЦИСК, ОН ЗДЕСЬ. И, КАЖЕТСЯ, ОН МЕРТВ.
Внизу начали скапливаться люди, вот какой-то мужчина на машине остановился и, выйдя из нее, подошел к телу. Кто-то останавливался и смотрит что же произошло, кто-то пытается побыстрее пройти мимо. Тот самый мужчина осматривается по сторонам и разговаривает по телефону, видимо, звонит в службу спасения. Это я должна быть там, на улице, и ждать помощь, молясь о том, чтобы Он был жив.
Но я могу только стоять и держать трясущимися руками телефон, слушая брата. Замечаю Франциска внизу на дороге, ловлю его взгляд и пытаюсь сосредоточиться на нем, чтобы не видеть происходящего вокруг. Я не понимаю ни слова, произносимого Францем. В голове все еще стоит настойчивый стук в дверь и Его крики, Его голос. Он искал меня. Он искал меня здесь. Но он не знал, что я за дверью, прячусь в самом темном уголке квартиры, заткнув уши руками - только не слышать Его. Он пытался найти меня через брата. Не дождавшись ответа, Он ушел. Ушел навстречу смерти.
Это из-за меня Он оказался здесь. Это из-за меня Он ушел злой, раздраженный, не в состоянии замечать что-либо кроме своего раздражения. Это из-за меня Он не увидел приближающейся машины. Если бы я не уехала… Если бы я ответила… Если бы я открыла… Он был бы жив. Это я…
-Франциск, - я должна сказать это вслух, я должна произнести это, чтобы признаться – Франциск, это я. Это я Его убила.
Дрожь пробивает мое тело, я уже не могу удержать телефон в руках, и он падает на пол, ударом разрывая тишину, словно глухой стон. Разбился мобильник вдребезги или все еще работает – не важно, ведь я только что убила человека.
Хватаюсь за голову и сползаю по стене на колени, я больше не могу устоять на ногах. В горле застрял ком, не дающий мне дышать. Смыкаю руки, прижимаю их к груди, начинаю молиться:
-Верую, Господи, что Ты — Бог и Отец милосердия. Потому со смиренным упованием я приношу Тебе мои грехи, дабы Ты воззрел на моё сокрушение и даровал мне прощение. Ибо Ты Бог Всемогущий, убеляющий души паче снега и света солнца. Аминь.
Но достойна ли я теперь Бога, веры, его понимания и его благословения? Ведь я только что убила человека.